История учит тому, что с Мразией партнёрских отношений быть не может. Свинособака есть свинособака...
Военный историк Константин Гайворонский о старых проблемах российской внешней политики на Балканах.
Если бы кто-нибудь сказал мне, что придет день, когда потребуется подписать объявление войны Болгарии, я бы его принял за безумца, а вот тем не менее этот день наступил», – произнес Николай II 18 октября 1915 г. Русское общество было поражено не меньше государя: мы же их освободили от турок, а они...Это «мы их в каком-то году освободили, а они оказались неблагодарными» – всё, что и поныне знает большинство россиян об истории стран Восточной Европы. Причинами «неблагодарности» обычно никто не интересуется, полагая, что речь тут о некой русофобии, витающей над землями к востоку от Бреста и рационально необъяснимой. Хотя при ближайшем рассмотрении все становится очевидным.Возьмем ту же Болгарию, про которую Маркс еще в 1853 г. писал, что ее потребности после освобождения «вызовут антирусскую прогрессивную партию, которая неизбежно зарождалась каждый раз, как только какая-нибудь часть Турции становилась полунезависимой». Что же это за потребности? Да очень простые: жить своим умом. Между тем инструкция российского МИДа от 1878 г. гласила: в Болгарском княжестве, которое «вызвано к жизни только при нашем содействии, по всем правам, господствующим влиянием должно быть наше».
Поначалу так и было, ведущие позиции в управлении Болгарией занимали русские генералы, а князем был избран Александр Баттенберг, племянник императрицы Марии Александровны. Петербург даже немного отпустил вожжи, стерпев неожиданно демократичную конституцию, принятую болгарами сразу освобождения от турецкого ига.
Но вот на престол взошел Александр III, в России подули «охранительные ветры», и Баттенберг этим тут же воспользовался. В мае 1881 г. он при содействии военного министра, коим был русский генерал Казимир Эрнрот, совершил госпереворот. Конституция была отменена, князь наделен чрезвычайными полномочиями, митинги протеста были разогнаны с применением воинских частей. Поскольку офицерский состав армии более чем наполовину состоял из русских, а правительство возглавили русские же генералы, то репутация России в глазах болгарских либералов оказалась сильно подмочена.
Вскоре у русских получилось вдрызг разругаться и с болгарскими консерваторами, которые оказались не настолько консервативны, чтобы молча согласиться на роль Задунайской губернии России. Ярче всего конфликт проявился в вопросе железнодорожного строительства: болгары хотели строить ветку к границе с Сербией, а через нее – с Австро-Венгрией. Это давало болгарским сельхозпроизводителям выход на европейский рынок сбыта. Русские, которым лишний конкурент на рынке Европы был совсем ни к чему, настаивали на линии София – Русе, пересекавшей страну с севера на юг и имевшей сугубо военное значение. Наш проект стоил при этом в 2,5 раза дороже (а платить предстояло болгарам) и доставался не болгарским, а русским подрядчикам.
Если бы Баттенберг согласился на русский проект, он лишился бы уважения в стране, – понятно, что он лоббировал западную ветку. Русские же дипломаты по традиции усматривали в любом «нежелательном отклонении» австрийскую интригу, и в Петербург полетели донесения о том, что «князь переметнулся».
Стремясь вырваться из ежовых рукавиц русских генералов, в которые сам же неосторожно отдался, Баттенберг в сентябре 1883 г. восстановил конституцию... и окончательно загубил свою репутацию в Петербурге. Его решено было менять на более покладистого парня. Поскольку горшки с консерваторами были разбиты, пробовали сделать ставку на либералов. Их лидерам выделялось по 40 000 руб. в год из секретного фонда МИДа. Правда, глава либеральной партии Драган Цанков (успевший посидеть в тюрьме при чрезвычайке) деньги брал, но своим повторял: «Мы преклоняемся перед Россией, но Болгария должна быть для болгар».
Проекты с русскими марионетками также не проходили, так что детронизация Баттенберга затягивалась. На этом фоне в сентябре 1885 г. князь объявил об объединении Болгарии и Восточной Румелии.
Тут надо напомнить, что Сан-Стефанский договор 1878 г. объединил все населенные болгарами земли в одном княжестве. Однако Берлинский конгресс урезал его территорию втрое: полную автономию получила лишь Северная Болгария. От нее отделена была Южная (Восточная Румелия), а Македония вернулась под полный контроль Стамбула.
Автономия Восточной Румелии тоже была обширна: достаточно сказать, что она имела собственную армию, а первым же решением местной легислатуры болгарский был объявлен единственным государственным языком – несмотря на протесты греческого и турецкого меньшинств. Тем не менее берлинский раздел стал страшным ударом для болгарского национального самосознания.
С тех пор восстановление сан-стефанских границ стало идефикс болгарской политики. Восточная Румелия была первым шагом на этом пути: в один прекрасный день патриоты окружили дворец генерал-губернатора, тоже болгарина, и тот с удовольствием объявил о передаче власти Баттенбергу. День объединения до сих пор отмечается в Болгарии как государственный праздник. И, разумеется, в отличие от русских каждый болгарин в курсе, что из всех стран только Россия в 1885 г. пыталась этому объединению помешать.
Даже султан, считая Румелию отрезанным ломтем, махнул на нее рукой. Россия же, в 1878 г. готовая воевать чуть ли не с половиной Европы за сан-стефанские границы, сейчас из кожи вон лезла, чтобы заставить Баттенберга сдать назад.
( Дошло до того, что российский посол уговаривал турок ввести войска в мятежную провинцию, обещая всяческую поддержку. В Европе диву давались на столь решительную перемену фронта, но логика Петербурга была проста: объединение страны укрепляло авторитет Баттенберга, а это было совсем некстати. )